— Ведь черт его знал, что он тут сидит! — рассуждали бурлаки,
срывая злобу на чужом сплавщике. — Кабы знать, так не то бы и было… Мы вон как хватски пробежали под Молоковом, а тут за лягушку запнулись.
Неточные совпадения
— Мучь меня, казни меня,
срывай на мне
злобу, — вскричал он в отчаянии. — Ты имеешь полное право! Я знал, что я не люблю тебя, и погубил тебя. Да, «я оставил мгновение за собой»; я имел надежду… давно уже… последнюю… Я не мог устоять против света, озарившего мое сердце, когда ты вчера вошла ко мне, сама, одна, первая. Я вдруг поверил… Я, может быть, верую еще и теперь.
Вам теперь надо жертву, на ком-нибудь
злобу сорвать; ну и рвите на мне, я сказал.
— Ну, чего плакать! Вам непременно надо сцену? На ком-нибудь
злобу сорвать? Ну и рвите на мне, только скорее, потому что время идет, а надо решиться. Напортили чтением, скрасим балом. Вот и князь того же мнения. Да-с, не будь князя, чем бы у вас там кончилось?
Не дожидаясь ответа Фомы, он
сорвал со стены несколько листов газеты и, продолжая бегать по комнате, стал читать ему. Он рычал, взвизгивал, смеялся, оскаливал зубы и был похож на злую собаку, которая рвется с цепи в бессильной ярости. Не улавливая мысли в творениях товарища, Фома чувствовал их дерзкую смелость, ядовитую насмешку, горячую
злобу, и ему было так приятно, точно его в жаркой бане вениками парили…
Сказавши это, первый начал развязывать себе башлык и, не дожидаясь, когда он развяжется,
сорвал его с головы вместе с фуражкой и со
злобой швырнул к печке. Затем, стащив с себя пальто, он бросил его туда же и, не здороваясь, зашагал по сторожке.
Придя на квартиру, доктор
сорвал с себя белый фартук и полотенце, которым был подпоясан, со
злобой швырнул то и другое в угол и заходил по кабинету.
У меня уж был готовый запас
злобы на обитателей Швейцергофа, который я не успел еще
сорвать ни на ком, и теперь, признаюсь, эта лакейская публика так и подмывала меня.
Во хмелю эта
злоба выбивалась наружу, и он
срывал ее на беззащитных окружающих — детях и жене. Ругань отца Иллариона, плачь Марьи Петровны, крики и рев детей почти с утра до вечера оглашали дом.
Над этими безответными членами своего семейства
срывал Малюта, почти без промежутков за последнее время, клокотавшую в его сердце
злобу.
И это понимают в частях, и никому не приходит даже на мысль обругать «интендантов» и этим лёгким способом
сорвать на ком-нибудь свою
злобу.
Дарье Николаевне Салтыковой не довелось поглядеть на свою приемную дочь Машу в людской избе, не удалось полюбоваться на нее, одетую в грубую паневу, а главное, не удалось еще раз разделаться с ней,
сорвать на ней клокотавшую в ее душе зверскую
злобу за бегство Кости от ее любви, бегство, которое она считала не только насмешкой, но, в ослеплении бешенства, даже устроенный по уговору с этой ненавистной теперь ей Маши.